Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

– И тогда старик вылез из постели. Что в его возрасте сон? Чепуха! Он сел за стол, размышляя, как ловко сумел превратить парнишку в своего соучастника и какие невероятные усилия тому пришлось приложить, чтобы исправить оценки. А теперь, когда с учебой все наладилось и опасность миновала, старик

больше стал не нужен, с его смертью мальчик обрел бы свободу. Он повернулся, держа бутылку с виски за горлышко. – Я слышал, как ты поднялся со стула, – почти ласково произнес он. – Ты еще не умеешь двигаться бесшумно. Во всяком случае, пока.

Тодд промолчал.

– Так вот! – продолжил Дюссандер, плотно закрывая за собой дверь в подвал и возвращаясь на кухню. – Старик все записал. От начала до конца! Когда он закончил, уже почти рассвело и пальцы ныли от боли из-за проклятого артрита. Но на душе у него впервые стало спокойно. Он больше не боялся! Он снова лег в постель и проспал до обеда. Даже дольше, и чуть не пропустил свой любимый сериал «Главный госпиталь».

Дюссандер уселся в кресло-качалку, достал старый перочинный нож с потертой ручкой из слоновой кости и принялся неторопливо счищать защитную пленку с винтовой пробки бутылки. Наконец он продолжил:

– На следующий день старик надел лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Там он поговорил со служащим и арендовал индивидуальную банковскую ячейку. Служащий сказал, что ячейка запирается на два замка: ключ от одного вручат старику, а от второго останется в банке. Чтобы открыть ячейку, потребуются оба ключа. Причем одним может воспользоваться только сам старик, если, конечно, не оформит на кого-нибудь нотариальную доверенность. Однако есть одно исключение. – Дюссандер беззубо улыбнулся, глядя на бледное как мел лицо Тодда Боудена. – Ячейка может быть вскрыта в отсутствие владельца в случае его смерти, – пояснил Дюссандер и, продолжая улыбаться, убрал нож в карман халата, отвинтил крышку и налил себе новую порцию виски.

– И что? – хрипло спросил Тодд.

– Ячейка вскрывается в присутствии банковского служащего и представителя налоговой службы, и все, что в ячейке, описывается. В ней не будет ценностей, но зато там найдут двенадцать написанных от руки страниц. Налогами этот документ облагаться не будет, но его содержание вызовет исключительный интерес.

Тодд, судорожно сцепив пальцы, сжал их так сильно, что костяшки побелели.

– Это… невозможно! – срывающимся голосом произнес он. Он не мог прийти в себя от потрясения. Это было примерно так же, как если бы на его глазах человек разгуливал по потолку. – Ты… ты не можешь так поступить!

– Я это сделал, мой мальчик, – с участием произнес Дюссандер.

– Но я… ты… – В голосе мальчика зазвучали истерические нотки. – Ты же старый! Ты что – не понимаешь? Ты же можешь умереть! Ты же можешь умереть сам!

Дюссандер поднялся, подошел к буфету и достал маленький стаканчик. Когда-то в нем продавалось детское желе, и на рисунках вдоль ободка Тодд узнал знакомые персонажи из мультфильма «Флинтстоуны»: Фреда и Вилму, Барни и Бетти Раббл, Пебблс и Бамм-Бамма. Он вырос с этими мультяшными героями. Дюссандер неторопливо протер стаканчик кухонным полотенцем, поставил перед мальчиком и плеснул чуть-чуть виски.

– А это еще зачем? – не понял Тодд. – Я не пью! Пьют только пьяницы вроде тебя!

– Возьми! Сегодня особый случай, так что можно выпить!

Тодд долго на него смотрел, а потом взял стаканчик. Дюссандер нарочито громко чокнулся с ним чашкой.

– Я знаю, за что мы выпьем! За долгую жизнь – твою и мою! – Он залпом проглотил виски и принялся раскачиваться в кресле, шлепая задниками тапок о пол. Никогда прежде старик до такой степени не напоминал одетого в халат зловещего грифа-падальщика.

– Я тебе ненавижу! – прошептал Тодд, и Дюссандер разразился диким хохотом. Он никак не мог остановиться, и смех перешел в кашель: лицо побагровело, на нем выступила испарина. Перепуганный Тодд вскочил со стула и начал стучать старика по спине, пока тот наконец не пришел в себя.

– Danke schön[15], – поблагодарил он. – Выпей, не пожалеешь!

Тодд послушно сделал глоток, и жидкость, похожая на противную микстуру от простуды, обожгла горло.

– Даже не представляю, как ты пьешь эту гадость целыми днями, – сказал он, ставя стакан на стол и поеживаясь. – Нужно бросать пить. И курить тоже.

– Очень трогательно, что ты заботишься о моем здоровье, – ответил Дюссандер и вытащил пачку сигарет из того же кармана, куда сунул перочинный нож. – И я так же сильно беспокоюсь о твоем благополучии. Почти каждый день в газетах пишут, как на оживленном перекрестке велосипедиста насмерть сбила машина. Тебе нужно ходить пешком или ездить, как я, на автобусе.

– Засунь себе свои советы знаешь куда? – взорвался Тодд.

– Мой милый мальчик, мы туда отправимся вместе, – заверил Дюссандер, наливая себе еще виски и снова начиная смеяться.

Примерно неделю спустя Тодд сидел в заброшенном железнодорожном депо и швырял галькой по старым, изъеденным временем шпалам.

А почему бы мне все равно его не убить?

Если рассуждать логически, то особых причин, препятствующих этому, Тодд не видел, а он был очень рассудительным мальчиком. Рано или поздно Дюссандер все равно умрет, а учитывая его вредные привычки, ждать слишком долго не придется. И тогда все выплывет наружу, причем не важно, убьет его Тодд, или он умрет сам от сердечного приступа, например, принимая ванну. Но по крайней мере Тодд не лишит себя удовольствия лично свернуть этому упырю шею.

«Рано или поздно» звучало очень неконкретно.

Может, он отбросит коньки и не так скоро, подумал Тодд. Даже с выпивкой и сигаретами старик протянул вон сколько лет… Кто знает, может, ему отпущен долгий век.

Откуда-то снизу вдруг послышался храп.

Тодд испуганно вскочил, выпустив из рук камушки. Храп повторился.

Он уже собрался пуститься наутек, но никаких звуков больше не последовало. Примерно за девятьсот ярдов от тупика с за-

брошенными строениями, заборами, полусгнившими вагонами и кучами мусора пролегала широкая эстакада в восемь полос. Мчавшиеся по ней машины были похожи на экзотических жуков в сверкавших на солнце панцирях. Там машины, а здесь только Тодд, птицы и еще… тот, кто храпит.

Мальчик осторожно встал на четвереньки и заглянул под платформу перрона. Там среди пожелтевших сорняков, пустых банок и грязных бутылок валялся пьяница. Его возраст не поддавался определению: по мнению Тодда, ему могло быть от тридцати до нескольких сот лет. На нем были майка со следами высохшей рвоты, явно великоватые зеленые штаны и грубые серые ботинки с трещинами, зиявшими, как открытый в крике рот. Тодд уловил запах, похожий на тот, что стоял в подвале у старика.